С гитарой по жизни. Воспоминания - Николай Таратухин

Дождался конца импровизированного концерта и подошел.

– Здравия желаю, пехота, – сказал я, подражая установившемуся жаргону обращения между солдатами разных родов войск.

– Привет, авиация, – в тон мне ответил он.

Познакомились и разговорились. Оказалось, служим в одном городе. Он тоже в Москву не попал. Играл на смотре пьесы Альбениса и Иванова-Крамского. Рассказал, что он москвич, ученик А. М. Иванова-Крамского, не успел закончить музучилище – забрали в армию. Служит в музыкальном взводе, играет в оркестре на малом барабане.

– Здорово играешь на гитаре. Давно начал? – спросил я

– С самого детства…

– Женя, я давно хочу перейти на шестиструнную гитару, поможешь мне? – набравшись смелости спросил я.

Женя согласился, но только если я сумею приходить к нему в часть. А это, надо сказать сразу, было не так просто. Хотя никаких заборов ни в его части, ни в моей не было, уйти можно было без особого труда – опасность заключалась в продвижении по городу. Приграничный город был буквально напичкан военными патрулями. Договорились о встрече.

Моя служба состояла в 12-часовой вахте на локаторе и 24-часовом отдыхе в расположении части. Наши казарменные здания еще дореволюционной постройки предназначались когда-то для расположения казачьих частей и поселок наш так и назывался – «Казачий». Военный аэродром находился в нескольких километрах от поселка на плато у подножья горы Арагац (4090 м.), или, как её называли местные жители – Алагез. Целыми днями можно было любоваться скалистыми склонами, усыпанными снегом, который не таял даже в самые жаркие дни. А когда вершину затягивало тучами, мы знали: погода испортится. В плохую погоду, когда не было полетов, на точке (так назывался локатор) можно было заниматься своими делами, что я и делал, играя на гитаре.

После ночной вахты обычно спали в казарме. Вот тут-то я решил использовать это обстоятельство. Первый мой поход к Ларичеву, а его часть располагалась в противоположном конце города, в так называемой «Крепости», закончился весьма благополучно. Мы встретились. Женя довольно профессионально взялся за дело. Постановка рук и объяснение строя не отняло много времени. У него оказалось довольно много учебной литературы. Окрыленный и радостный, я возвратился в часть, снял с гитары лишнюю теперь струну, переделал отверстия на подставке, заменил верхний порожек и, настроив уже на «испанский лад» свой инструмент, принялся за освоение нового строя.

Дней через десять я повторил свой рейд. Задания были теперь посложнее. «Прелюдия ля минор» Иванова-Крамского, Этюд Каркасси №7. Занимался с охотой. Даже ночью просыпался и мысленно играл. Но, как говорится, «сколько веревочка не вьется, а кончик найдется» – примерно на пятом рейде на обратном пути меня задержал патруль, да не простой, а офицерский – два солдата и старший лейтенант. Это был результат потери бдительности и торопливости. Я так спешил поиграть новые для меня пьесы, что вместо длинного окружного, но безопасного пути, выбрал короткий. В ту пору у нас в части бытовала поговорка, которой я пренебрег: «Всякая кривая короче прямой, если на ней стоит командир». В данном случае, на моем прямом пути оказался офицерский патруль.

Обычно я чуть ли не за версту видел патруль и успевал увильнуть в сторону, а тут на ходу увлекся просмотром купленных в букинистическом музыкальном магазине нот уже для шестиструнной гитары. Надо сказать, что с владельцем единственного в Ленинакане букинистического магазина я подружился несколько месяцев назад. Это был очень добрый пожилой армянин. Магазин ему достался от отца и в нем имелась разнообразная музыкальная литература и огромное количество сборников нот для большинства инструментов, причем, издававшихся еще в царское время. Когда он узнал, что я играю на гитаре, то тут же из соседней комнаты вынес гитару и сказал:

– Мне очень хочется послушать игру гитариста, играющего не на слух, а по нотам. Пожалуйста, поиграйте…

К моему удивлению, гитара была семиструнной и в очень приличном состоянии. Я еще не забыл свой репертуар семиструнника и сыграл несколько пьес Сихры. Владелец магазина с большим интересом выслушал мой репертуар и сказал, что после моей игры ему неловко брать гитару в руки, но, видимо, скромничал – его игра была довольно качественной, хотя и не отличалась виртуозностью.

Офицерский патруль – это очень опасно. Ни отвертеться, ни уговорить. Прямой путь на «губу», так в солдатском лексиконе называется гауптвахта. До этого я уже задерживался сержантским патрулем, но все закончилось для меня тогда благополучно – меня отпустили, проверив документы и слегка пожурив за самоволку. Но теперь – гарнизонная гауптвахта и пять суток ареста. «Да-с, господин капрал, это пахнет ничем иным, как разжалованием», – сказал бы по этому поводу бравый солдат Швейк. Так и случилось: перед строем последовало разжалование в рядовые: меня, отличника боевой и политической подготовки, лишили звания «ефрейтор»!

Надо сказать, что в части я стал асом проводки самолетов среди гор – мог вести порой одновременно до 11-ти целей. Норма мастера— восемь. Ранее мне был присвоен первый класс оператора. Это давало прирост к моему солдатскому жалованью еще десять рублей. Теперь получить высшее звание стало для меня проблемой.

Ларичеву я написал письмо и объяснил ситуацию. А тут вскоре произошли события, резко повлиявшие на мою дальнейшую службу. Авиация США стала часто нарушать границу в Арктике. Их самолеты углублялись на нашу территорию, и правительством было принято решение усилить охрану границы. Был создан военный аэродром в Тикси, и туда срочно потребовались высококвалифицированные кадры не только операторов, но и других авиационных военных специальностей. Так на третьем году службы я был переброшен с крайнего Юга России на крайний её Север. Правда, климат в Ленинакане (ныне Гюмри) был зимой отнюдь не южный. Эта высокогорная местность не зря называется армянской Сибирью – зимой морозы там достигали 35-ти градусов. Мне, жителю Крыма было в диковинку видеть огромные сугробы снега после обильных снегопадов. Зато, когда метель заканчивалась и наступали ясные солнечные дни, все солдаты, свободные от боевого дежурства, становились на лыжи. Здесь я научился ходить на лыжах, предварительно изломав несколько пар при неудачных падениях.

Нижнеудинск и Тикси

Повезло

В 1957 году Хрущев решил навести порядок в армии, особенно в авиации. Были отменены увольнительные для солдатского и сержантского состава, введены строжайшие наказания за нарушения вплоть до тюремного заключения. Я как раз и попал под «раздачу». Лейтенант, командир нашего взвода на меня стал «косо смотреть»: его, бедолагу, тоже наказали, и довольно серьезно.

И тут приходит разнарядка из Министерства Обороны: направить в распоряжение министерства из числа военнослужащих последнего года службы лучшего оператора и лучшего механика-дизелиста. Лейтенант наш сразу же предложил мою кандидатуру. Она прямо-таки сама просилась в это число. Командование нашей части убивало двух зайцев: избавлялось от проблемного солдата и посылала, действительно, хорошего специалиста.

Заполярье, 3-й год службы

В напарники мне дали дизелиста кабардинца Мусу Шовгенова. Ехать нам было нужно в Иркутскую область, в город Нижнеудинск. У полкового писаря мой попутчик выклянчил в проездных документах три лишних дня на дорогу с целью заехать домой.

Поехали мы с ним к нему на его родину в Кабардино-Балкарскую АССР на нелегальную побывку. В Тбилиси сели в автобус и через Крестовый перевал по Военно-Грузинской дороге попали на северную сторону Кавказских гор. Я до сих пор помню ужасы этой дороги. Думаю, что сейчас ее благоустроили, но тогда в 1957 году она, действительно, была военной. Асфальта на большинстве высокогорных участках не было. Ограждений по ее краю от пропасти тоже не было никаких. В некоторых местах она была настолько узкой, что двум встречным машинам разминуться было невозможно. Приходилось ожидать встречную в специальных придорожных «карманах». Каким образом регулировалось движение в этом случае – я уже не помню. Скорее всего, существовал график движения. В особо узких местах водитель автобуса просил нервных пассажиров выйти и продолжить на этих опасных участках путь пешком. Конечно, мы, два солдата, бравировали и оставались на своих местах, хотя, честно признаюсь, у меня был серьезный мандраж, когда я из окна автобуса видел далеко внизу горные селения. К счастью – все окончилось благополучно.

Встретили нас радостно: почти весь аул – дальние или ближние родственники моего напарника. Не побывать в гостях у каждой семьи было бы просто неприлично. Гулевенели мы с ним целую неделю. Помню, во всех кабардинских семьях ко мне относились как своему сыну. Очень дружелюбный народ! И что удивительно – «голубоглазые в большинстве» и рыжие. По вечерам мы с Мусой ходили в деревенский клуб на танцы. Он меня сразу предупредил: